Герои

Карцер, избиение, электрошок. Как сейчас живут белорусы, которые за любовь к стране прошли через ГУЛАГ

70 лет назад Антось Фурс и его будущая жена Алеся были юными романтиками, которым однажды полюбился белорусский язык. Это был 1946-й год. Тогда они еще не знали, что за свою любовь к национальной истории им придется пройти одно из самых сложных испытаний 20 века — ГУЛАГ. «Имена» побывали в гостях у старожилов национального белорусского движения и узнали, как сейчас живут люди, которые за свой активизм оказались в сталинских концлагерях, но сохранили ясность ума. Поскольку Алеся уже практически не встает с кровати, мы записали историю со слов Антося. И история эта — о противостоянии маленького человека системе, великих мечтах и разочарованиях, смысле жизни и поиске правды.

В 1945 году студенты Глубокского педагогического училища организовали группу любителей национальной культуры «Саюз беларускіх патрыётаў». В это же время молодые люди из педучилища города Поставы создали клуб «За Беларусь!». Связывали две организации любовь к национальному языку и стремление расширить влияние национальной культуры. В 1946 году, ровно 70 лет назад, две группы объединились и стали называться «Саюз беларускіх патрыётаў». Бывшие жители Западной Беларуси даже не подозревали, что создали контрреволюционную организацию в СССР и через год окажутся в исправительно-трудовых лагерях.

Антось Фурс и его жена Алеся живут в небольшом частном доме в городе Поставы. Жилье делят с соседями, ведь дом состоит из двух квартир. Интеллигентного вида Антось излучает оптимизм, улыбается и много шутит. Добрые глаза, борода-эспаньолка, правильные черты лица — отталкиваясь от одной только внешности, его легко принять за школьного учителя или представителя творческой интеллигенции старой закалки. Когда же Антось начинает говорить на мелодичном белорусском языке, то становится понятно, что в системе русифицированных белорусских координат он отнюдь не простой человек.

— Вы ведаеце, у наступным годзе ў мяне будзе тры юбілея, — говорит Антось. — Споўніцца 70 гадоў, як мяне арыштавалі і асудзілі. Другое — з жонкай пражыў шэсцьдзесят гадоў. І трэцье… А што ж трэцье? Ой, забыў. А, мне ж 90 год будзе!

Фото: Виктория Герасимова, Имена

Крохотная кухня Фурсов выглядит скромно. Небольшой стол, зеленые стены в желтый подсолнух, холодильник, сервант. Развернуться особо негде. Однако это не мешает 89-летнему Антосю бодро вертеться, нарезая сыр и разливая по рюмкам настойку.

Антось на своей кухне с подсолнухами. Фото: Виктория Герасимова, Имена

— Я не так дрэнна сябе адчуваю…, — признается он. — Толькі бывае высокі ціск, часам да двухсот. Ну, а так… Звычайна я адну таблетку ўвечары п’ю — і 160. Ну што ж, нічога не зробіш… Ну вы ешце, ешце! Як сыр? Нічога?

Поставский сыр вкусный. Рано утром Антось садится на велосипед и едет на местный рынок за продуктами.

Фото: Виктория Герасимова, Имена

Несмотря на возраст, пожилой человек до сих пор управляет роварам, «бо на ім ногі не баляць». Плохо только, что слух с каждым годом все хуже. Раньше его ушами была супруга Алеся, а Антось был глазами плохо видящей жены.

Теперь же Алеся Умпирович (Фурс) практически ослепла и редко встает с кровати. Она лежит в соседней комнате и то и дело стонет, зовя мужа: «Антось! Антось!» Седой человек встает со стула, скрывается за дверьми и возвращается понурым и уставшим.

— Яна просіць, каб я ёй ціск змерыў…., — говорит Антось. — Ой, дрэнна. Прыступы, не ўвесь час, але здараюцца. Мучыцца, ужо не жыццё ў яе. Бяссонніца, заўсёды п’е снатворнае. У туалет тры дні не ходзіць, трэба даваць каплі. І не бачыць: ні тэлебачанне, ні кнігу, нічога. Цяжкае жыццё. Зараз у комнаце за ёй глядзіць дачка.

Жизнь четы Фурсов действительно сложно назвать легкой. И тяжелой она стала не на склоне лет, а гораздо раньше. Оба супругов еще в юности заболели «беларушчынай» и стали активистами патриотических групп белорусской молодежи. Антось состоял в глубокском «Саюзе беларускіх патрыётаў», а Алеся — в поставской группе «За Беларусь!». Они верили в Пагоню, присягали бел-чырвона-беламу сцягу и надеялись жить в идеальной Беларуси. За идеалы юности представители переломного поколения белорусских романтиков попали в лагеря ГУЛАГ.

Школа имени Пилсудского

Антось и Алеся живут неподалеку от центральной площади Постав. Занятная белорусская эклектика: домики в стиле барокко, постсоветские магазины и Ленин на пьедестале, который, кажется, вот-вот куда-то убежит. Сами же Фурсы по нелепому стечению обстоятельств живут на улице 17 сентября. Как ни странно, именно эта дата (день т. н. объединения Западной Беларуси с БССР — прим. авт.) перевернула жизнь Алеси и Антона с ног на голову.

Алеся и Антось родились в 1920-х на территории Крэсаў Усходніх, как называли поляки территорию западной Украины, Беларуси и Литвы. Алеся Умпирович — в Поставском районе. Антось — в деревне Язна Дисненского повета (сегодня Миорский район Минской области). Оба происходили из крестьянских семей. Отец Антося был безземельным. И потому жили Фурсы в доме православного батюшки, на которого и работали.

Фото: Виктория Герасимова, Имена

— Пазнаеце мяне? — показывает Антось старую фотографию, на которой изображены священники в рясах и несколько ребятишек. — Хэх, я тут самы малы, вось стаю, ногі крывыя. Тут мы ў бацюшкі ў Язне, гэта ён з матушкай сядзіць. Мы жылі ў адным доме, ягоную зямлю апрацоўвалі. Вышла так, што ўсе пакаленні Фурсаў былі беззямельныя. Як хто мог, уладкоўваўся. І ведаеш, усе былі добраўладкаваныя! Мой бацька абрабляў больш за 15 гектараў у бацюшкі царкоўнай зямлі. Бацюшку і матушку мы снабжалі малаком. У нас не адна карова была, а можа, дзве або тры! Двое коней было! Зямлі не мелі, але жылі ўсіх багацей у Язне, акрамя польскіх чыноўнікаў. А калі мяне хрысцілі, матушка падарыла залатую манету. Помню, што на адным баку быў партрэт імператара, а на другім — арол. Сказала матушка, што манета гэта на першы зуб. Але мы не зразумелі, на які зуб: на які вырасце першым ці выпадзе (смеется).

Усё казалі, як шчасліва ў Саветах людзі жывуць. А ў нашым маленькім Язне, між тым, раней працавала каля 10 крамаў. А як Саветы прыйшлі, засталася адна крама

Жили Фурсы тяжелым физическим трудом: «малацьбілі, баранавалі, даглядали каня, снабжалі бацюшку агароднінай». Усердная работа принесла результаты. Еще при поляках Фурсы смогли обзавестись своей землей (8 гектаров) и даже построили дом. В то же время, крестьянская семья хотела дать детям образование. Антось пошел учиться в язненскую школу имени Пилсудского, которых по Беларуси в то время было много.

Фото: Виктория Герасимова, Имена

— Усе гаварылі па-беларуску, прычым досыць чыста, — вспоминает Антось Фурс. — У Язне ў асноўным жылі праваслаўныя: усюды цэрквы, гэта іх пасля паўстання Каліноўскага паставілі. Быў у нас і помнік Пілсудскаму на плошчы каля царквы. Бацюшка заўсёды выходзіў з царквы пры поўным убранстве і маліўся ля гэтага помніка. Дужа ж Пілсудскага ён любіў! Маўляў, такі ён чалавек добры, так беларускі народ любіць! А ніводнай школы беларускай ужо не было. Во, якія папы. Яны і цяпер такія.

Антось наливает настойку в рюмки и предлагает выпить. Тепло пробегает по телу, обволакивает мысли. Седой человек отпивает полрюмки, улыбается и вспоминает 17 сентября 1939 года и первый приход Советов.

— Я скончыў пяць класаў польскай школы, пакуль не прыйшлі Саветы, — говорит Антось. — Ой, як мы іх сустракалі! Казалі: «Свае прыйшлі! Свае!» Танкі ішлі, людзі неслі салдатам кветкі, ежу. А салдаты, глядзім, не хочуць браць. Бачна, быў такі загад ім. Нехта даў савецкаму салдату кусок сала, а ў нас яно ж было вось такой таўшчыны (широко расставляет пальцы — прим. авт.). Дык салдат паглядзеў і гавора: «Што, у вас сала склеенае?» Яны такога ў жыцці не бачылі. Зарэжуць у сябе борава на тры пуда і тут жа яго прап’юць (смеется).

А якая гэта была задрыпаная армія супраць польскай! Пры паляках харошая форма, а ў гэтых — абмоткі. Усё жанчыны нашы іх жалелі, гаварылі: «Ай, якія мазаныя нейкія». І тэхніка ў іх усё порцілася. Калі прыйшлі да нас прапагандысты, то кожны дзень праводзілі мітынгі. Усё казалі, як шчасліва ў Саветах людзі жывуць. А ў нашым маленькім Язне, між тым, раней працавала каля 10 крамаў. А як Саветы прыйшлі, засталася адна крама. Мы з вечара ішлі занімаць чаргу, і ўсё, што прывозілі, усё куплялі. Бацька раз скрыню вялікую мыла прыпёр. А другім разам цукерак добрых прынёс столькі, што я ніколі і не бачыў. Баяліся людзі, што грошы прападуць.

Газеты на стене

При первых Советах дети из Западной Беларуси постигали новую жизнь. Старые польские школы исчезли, на их месте появились новые — советские. Стали учить детей писать по-русски и белорусски. Пришел и новый директор местной школы — белорусский патриот Игнат Мятла, который приехал в Язно из Вильни.

Правда, первые Советы задержались на территории Западной Беларуси ненадолго. 22 июня 1941 года гитлеровская Германия напала на СССР, и, как вспоминает Антось, Советы исчезли из Язно так же бесследно без боя, как и поляки в 1939-м. В местечке появились немцы, а с ними — новый порядок и новые школы.

Антось любит читать газету «Новы час». Фото: Виктория Герасимова, Имена

— Школу адразу зрабілі беларускай, таму што Метла быў беларусам, — вспоминает Антось. — Настаўнікі былі з беларускай семінарыі ў Вільні і польскай гімназіі ў Дзясне. Пры немцах наогуле ўсё было беларускае. Ніякая рускай мовы: ні ва ўстановах, ні ў школе. Вучылі, што хацелі: і Ластоўскага, і Тарашкевіча, і Купалу з Коласам дарэвалюцыйных. Канцэрты Мятла рабіў, сам на скрыпцы граў. Закончыў я сёмы клас. Ну, а куды далей? Пачулі, што ў Глыбокім арганізуецца прагімназія — бацька завёз мяне туды. Там таксама ўсё было па-беларуску, а нямецкая мова ішла як прадмет. Год мы толькі ў гэтай прагімназіі пабылі і адразу адчулі сябе беларусамі. Даведаліся, што такое бел-чырвона-белы сцяг і Пагоня, лепш зразумелі гісторыю. Мы ведалі, што раз мы беларусы, то павіны па-беларуску гаварыць і вучыцца. Другіх сцягоў акрамя бел-чырвона-белага проста ўжо не прызнавалі. Гістарычна ўсё гэта было. Таму калі ізноў Саветы прыйшлі, і ўсё стала рускім, мы зразумелі, што робіцца нешта неправільнае.

Дома у Фурсов много книг, Погони и бело-красно-белой символики. Фото: Виктория Герасимова, Имена

Антось Фурс окончил прогимназию, вернулся в Язно, поработал в областной управе и успел поукрываться от немцев, которые вывозили молодых людей на работы в Германию. В 1943 году в Язно пришли партизаны и сожгли здание областной управы, а заодно и здание язненской школы.

Дома ў гэты час было страшна…

— Дома ў гэты час было страшна, — рассказывает Антось. — Немцы вывозілі маладых на работу ў Германію, таму давялося хавацца. Суседзі сказалі, што ў нашай хаце жыве хлопец. Пабачылі мы, што ідуць да нас немцы, а ў нас быў ход пад полам: я туды нырнуў, сяджу, не дыхаю. Чую, ужо топаюць па полу. Потым усё заціхла, і раптам чую, што немцы нешта гучна кажуць задаволена. А ўся справа была вось у чым. У тыя часы яшчэ шпалераў не было, і сцены абклейвалі звычайнымі газетамі. Было гэтак і ў нас. Мы нават не звярталі ўвагі, што на сцяне вісеў рэпартаж з нейкай польскай газеты, а ў ім — маленькая выява Гітлера. Гітлер стаяў сагнуўшыся, а маленькая дзяўчынка давала яму букет. Немцы хадзілі-хадзілі па хаце і раптам заўважылі выяву. Ой, якія яны былі задаволеныя, і быстра пайшлі на вуліцу. Вось, так нас Гітлер выратаваў! (смеется) А мы і не зналі, былі яшчэ малыя, а бацька палітыкай не цікавіўся.

Новая Беларусь

Вторые Советы отрезвили жителей Западной Беларуси. Землю и скотину забрали в колхозы. Подозрительный элемент погрузили в вагоны и повезли на Север. Недобитков добили, а шпионов разоблачили.

В 1943 году, когда Советы пришли в Язно, Антосю Фурсу было только 16 лет. Он рос там, где и родился, — в Крэсах Усходніх. Как и другие сверстники, учился на польском языке, а потом и на белорусском. Жил в стране, где одно время чтили Корону, а потом бел-чырвона-белы сцяг. Учился в заведении, где превозносили герб Погоню. И в итоге оказался в новой стране, где символы идеальной Беларуси заменили на красное полотнище с серпом и молотом.

Фото: Виктория Герасимова, Имена

— Прышлі бальшавікі, прагналі немца, — вспоминает Антось. — Мы як паглядзелі, што гэтыя немцы зрабілі з яўрэямі, як яны іх забівалі…Як здзекваліся з палонных… Жах… Таксама нічога добрага да іх у нас не было. Мы проста вучыліся і пра немцаў не думалі. Думалі адно толькі пра Беларусь. Каб свая ўлада была, мова і культура.

Больше всего 16-летнему Антосю хотелось учиться. В 1943 году вместе с другими выпускниками прогимназии он поступает в Глубокское педагогическое училище в надежде стать школьным учителем и нести светлое и вечное в народ.

Атрымлівалася, што вораг нам даваў беларускае, а свае прыйшлі і не давалі. Сталі мы паміж сабой размаўляць: чаму гэта так адбывецца

— Паступіў на першы курс, — говорит Антось. — Усяго іх было тры, але трэці мне не далі скончыць. У 1945–46 гадах пачалася русіфікацыя. Усе прадметы пераводзілі на рускую мову, а нам гэта не падабалася. Таму што атрымлівалася, што вораг нам даваў беларускае, а свае прыйшлі і не давалі. Сталі мы паміж сабой размаўляць: чаму гэта так адбываецца? Пачалі згуртоўвацца трохі. Мы ведалі, што такога нельга, пэўна, рабіць пры Саветах. Але надта і не думалі. Мы ж нічога дрэннага не зрабілі — за мову толькі змагаліся. Сустракаліся, нешта абмяркоўвалі, чыталі літаратуру на беларускай мове. Вось і весь супраціў.

Одно из собраний белорусских патриотов. Фото: Виктория Герасимова, Имена
Фото: Виктория Герасимова, Имена

Так в 1945 году в Глубоком родилась патриотическая молодежная организация «Саюз беларускіх патрыётаў». Возглавил ее уроженец Миорщины Василь Мяделец. Антось Фурс стал секретарем организации. Параллельно в это же время студенты Поставского педучилища во главе с Микалаем Асиненко организовали патриотическую группу «За Беларусь!». Именно в этой организации состояла будущая жена Антося — Алеся Умпирович. И именно эти две организации 70 лет назад, в 1946 году, объединились и стали существовать под одним названием — «Саюз беларускіх патрыётаў».

— У нас быў статут філаматаў і філарэтаў, — вспоминает Антось. — Але якія мы філарэты… Яны ж былі сыны багачэй, а мы — беззямельныя (улыбается). Я беззямельны, можна сказаць, і кіраўнік наш Мядзелец таксама быў арэндатарам. Мы павіны былі савецкую ўладу любіць! А чаму мы не сталі любіць — не ведаю. Так утварыўся наш «Саюз беларускіх патрыётаў». Сустракаліся, потым сталі даваць прысягу.

Фото: Виктория Герасимова, Имена

Ой… Ну, што мы думалі? Скончым педвучылішча, паедзім па вёсках, будзем выхоўваць дзяцей у сваім духу. Вось гэта самае галоўнае. А што мы маглі больш? Нічога. Ніякага супраціву не было, гэта ж смешна. Ды і хто мог падумаць: які Савецкі Саюз — сіла якая! А якія мы…

Арест

На дворе стоял февраль 1947 года. Поставская и глубокская молодежь играла в «беларушчыну», отдавала присягу СБП, верила в идеальную страну. В организации появились доносчики и сексоты. 8 февраля Антось Фурс вместе с друзьями по Союзу пошли на танцы. В дверь дома постучали. Внутрь вошли вооруженные сотрудники МГБ (Министерства государственной безопаносности СССР), которые арестовали Фурса и Мядельца. С этого дня и началась зачистка СБП. Учеников забирали с уроков, арестовывали учителей и родственников. Молодых людей, многие из которых были несовершеннолетними, бросили в тюрьмы и отправили по этапу. Фурса, Мядельца и других в ночь ареста завезли в здание поставского католического костела и бросили в подвал.

Мы ж нічога дрэннага не зрабілі — за мову толькі змагаліся

— Нас прывезлі ў касцёл, а там ужо сядзелі пастаўскія хлопцы і дзяўчаты… — вспоминает Антось.

Фото: Виктория Герасимова, Имена

— Нас катавалі двое сутак. Кіраўнікоў асабіста моцна: Мядзельца, асабліва Асіненка. Яму валасы рвалі, збіты біў. З Мядзельцам вочную стаўку правялі. Дапрашваў іх СМЕРШ. А якія мы шпіёны? Ну, якія?

— Потым павезлі нас ў Мінск. Месяц люты: на вуліцы такая завіруха, маразы… А ў чым былі, у тым і забралі. Везлі ў грузавой машыне, якая брэзентам была закрытая. Ай, машына сапсавалася дзесці пад Маладэчна! Начавалі мы ў нейкай хаце. Там хоць цёпла было, хазяйка дала трохі малака. У Мінску кіраўнікоў у «амерыканку» пасадзілі, а мяне ў турму на Валадарскага. Там нас ужо асабліва не катавалі. Толькі голадам марылі, але ў адрозненні ад «амерыканкі» спаць давалі. Да Мядзельца нават прыходзіў Цанава — самы галоўны гэбіст. Нас жа не абы хто дапытваў, а афіцэры ўсе: капітаны, маёры. Во якія былі мы! А што вы думаеце? Для іх жа гэта самае страшнае — нацыяналізм. Адарваць Беларусь ад СССР, Пагоня, сцяг — нічога больш страшэннага і не знойдзеш.

Антось читает газету. Алеся лежит на кровати. Бывшая активистка сейчас сильно болеет и уже практически не встает с постели. Фото: Виктория Герасимова, Имена

В июне 1947 года состоялись суды. Четырех активистов СБП, в том числе Мядельца и Асиненко, приговорили к расстрелу. Но в связи с тем, что указом президиума Верховного Совета СССР от 20.05.1947 смертная казнь была временно отменена, приговоры заменили на 25 лет лагерей. Анатось Фурс получил15 лет лишения свободы.

— Нас асудзілі, — вспоминает Антось. — Потым Ворша была, перасыльны пункт, дзе мы сустрэліся з блатнымі. Ой, які страшэнны народ! Грабілі, зневажалі… Яны асабліва не глядзелі, палітычны ты ці не. Шнырылі, што адабраць, нам жа прывозілі харчы. Сталі потым «купцы» прыязджаць — так начальства лагераў называлі, якія сабе рабочых выбіралі. Я папаў у «Востокураллаг» — на лесапавал у Свярдлоўскую вобласць. Везлі нас туды летам, як у нас гавораць, у «целятніке». Дзюрка была прабіта пасярэдзіне як туалет. Давалі паёк з сабой нейкі. Летам хоць цёпла было, а то зімой людзі на перасылцы замярзалі. Жах. Калі прывезлі ў лагер, дрэнна мне было, аслаб зусім. Быў у мяне пінжачок такі досыць добры. Пайшоў да «прыдуркаў» — так называлі тых, кто супрацоўнічаў з лагерным начальствам і працаваў у добрых месцах: поварам, хлебарэзам… Аднёс ім піджак, далі за гэта булку хлеба. Тут жа яго з’еў. Але гэта ўсё было пачаткам. Потым пачалося самае страшэннае — праца на лесапілке.

Нас жа не абы хто дапытваў, а афіцэры ўсе: капітаны, маёры. Во якія былі мы! А што вы думаеце? Для іх жа гэта самае страшнае — нацыяналізм.

Антось в своем саду. Фото: Виктория Герасимова, Имена

В «Востокураллаге» 20-летнего Фурса поселили в одном бараке с «блатным». От произвола помогали украинцы — бандеровцы, которые держались дружно и помогали белорусам. Но бороться с человеком — куда проще, чем противиться природе. Север выпивал жизнь и забирал свое. К тому же условия для работы были, мягко сказать, нелюдскими. Работали арестанты в обычных лыковых лаптях. Зимой — в поношенных валенках.

 — Тры гады я быў на лесапавале, — вспоминает седоволосый Антось. — Лужковая піла, адзін піліш, калі дрэва яшчэ такой таўшчыны (широко разводит руки, заключив невидимое дерево в охапку). Калі больш, то ўдваёх піліш. Зімой мароз вялікі, 40 градусаў. А за працу нам што давалі. Калі выпаўняеш норму, больш хлеба давалі, ці замест адной лыжкі кашы — дзве. А калі не выпаўніш, то і гэту лыжку забяруць. Кармілі нас тры разы на дзень: хлеб адзін і баланда.

Электрошок

— Антон! Антон! Паміраю! — доносится голос Алеси Умпирович из соседней комнаты. Супруг тяжело вздыхает и скрывается за дверями. Когда возвращается, признается, что последние несколько лет его 91-летняя жена практически не ходит и не может уснуть без снотворного. По его словам, Алесе особенно досталось от сталинских репрессий. Молодая студентка поставского педучилища, которая всегда была склонна к изобразительному искусству, нарисовала в 1946 году Пагоню для СБП, что уже было своего рода безумием в поствоенные годы. Дальше Алесю Умпирович ожидали унизительная процедура вербовки МГБ, отказ от сотрудничества, побег из дому и существование в условиях подполья в течение года. Антось говорит, что его жена Алеся хлебнула во время сталинских репрессий много горя и унижений.

Фото: Виктория Герасимова, Имена

Когда Антось валил лес, Алеся пряталась от советского карательного аппарата. Правда, девушку все-таки арестовали в 1948 году. Арестовали и ее отца за то, что не донес на родную дочь. Отец Алеси умер в тюрьме через три года после ареста. Алеся же перед судом пережила настоящий ад: карцер, избиение, электрошок. Советский суд вынес постановление — 25 лет лишения свободы. Девушку сослали в Мордовию, в закрытый лагерь № 6. Там она позже познакомится с гонимой поэтессой Ларисой Гениуш. Там же начнет писать картины и делать художественные поделки для лагерного начальства. Копия лагерных шахмат до сих пор хранится в доме Фурсов.

Те самые лагерные шахматы. Фото: Виктория Герасимова, Имена

— У 1950 годзе прыйшоў указ — усіх палітычных павязлі ў Караганду, — рассказывает Антось. — А там ужо блатных не было, усе свае. Ай, каго там толькі не было: уся Прыбалтыка, Украіна, палякі, венгры, кітайцы, карэйцы… Спачатку некалькі месяцаў начальства не ведала, што з намі рабіць. Не адпраўлялі на работу, думалі, мы нейкія прэступнікі. А потым сталі працаваць, шахты строілі вугальныя. Давалі нумары нам замест прозвішчаў — насілі іх на шапцы і на спіне. А калі памёр Сталін — о, мы былі рады! У Карагандзе адбылося паўстанне. Выгналі мы ўсё начальства за межы лагера: камянямі, хто чым. Засталіся адні. Усё пры гэтым працавала: хлебарэзка, сталовая — цэлы парадак быў. Усім кіравалі ўкраінцы. Пачалі яны па начах забіваць сексотаў, дык сексоты самі пашлі ў мураваныя карцары.

Работали арестанты в обычных лыковых лаптях. Зимой — в поношенных валенках.

— Паўстанцы хацелі, каб адмянілі нумары, дазволілі пісьма атрымліваць. Мы крычалі «Волю нам нада!» Пасля паўстання сталі школы вячэрнія адкрывацца, пачалі трошкі нам грошы плаціць, на «вы» называць. Нары былі двухпавярховыя — знялі, зрабілі звычайныя ложкі чалавечыя. Але кіраўнікоў паўстання патроху пачалі вычэпваць. Кажуць, што растралялі іх.

Почему был ГУЛАГ?

Антось оказался на воле в 1955 году, как и другие активисты СБП, освобожденные во время «хрущевской оттепели». В 1956 году на свободу вышла Алеся Умпирович. Они вновь встретились на родине и поженились. Однако места для молодых в Беларуси не нашлось — после лагерей брать на работу их никто не собирался. Волей случая супружеская пара вернулась в Казахстан, где Антось устроился электросварщиком, а Алеся — художницей в кинотеатре. Там же Фурсы родили и воспитали двоих детей. Вернулись в Беларусь они только в 1982 году, когда дети выросли и встали на ноги.

Зачем вернулись? Антось говорит, что из-за тоски по родине. Ведь Беларусь и была той заветной мечтой, из-за которой их жизни пошли кувырком. Боялся Антось, что не найдет в Беларуси работы. Но второй раз Фурсов приняли хорошо. Антось стал зарабатывать в Поставах как никто другой — 312 рублей. А в 1992 году его и жену реабилитировали.

Что изменилось в жизни Фурсов? Они получили денежную компенсацию, на которую купили телевизор, и приборы для работы сына (сын Алеси и Антося — известный поставский кузнец — прим. авт.). А еще Фурсам насчитали много лет стажа.

— За год, што былі ў лагерах, тры гады стажа далі. Дык у мяне 60 гадоў выйшла. Пыталіся: «Ты што, з пелёнак пачаў працаваць?» — смеется Антось. Фото: Виктория Герасимова, Имена

Пожилой человек сидит в крохотной зеленой кухне и говорит, что в принципе доволен своей жизнью. Все хорошо: и у него, и у детей, и у внуков. И вообще Антось, говорит, даже гордится тем, что отсидел в лагерях.

Антось уверен, что не сделал в жизни ничего плохого — он и жена просто любили свою мову. Фото: Виктория Герасимова, Имена

— Чаму быў ГУЛАГ? — задумывается Антось. — Ну што ж, былі такія ўлады, якія нічога не маглі і нічога не мелі. А што яны могуць стварыць лепш? Яны толькі забіралі ў іншых, патрэбна была дармавая сіла, не трэба ж было нікому плаціць. Памруць — яшчэ прышлюць. Вось таму так і арыштоўвалі. Але ўсё роўна я ганаруся тым, што было. Таму што ўсё гэта было за сваё — за гісторыю, за ўсё. У мяне была мэта, каб беларусы добра жылі і не забывалі сваю мову. Ці збылася мая мара? Так, мы сталі незалежнымі. Але мову ж знішчылі, школ няма. А школ не будзе — не будзе і мовы. Толькі школа дае чалавеку шлях да будучыні, бацькі ж нічога не дадуць. Мае во бацькі — яны нічым не цікавіліся, проста жылі, працавалі і ўсё.

Ці збылася мая мара? Так, мы сталі незалежнымі. Але мову ж знішчылі, школ няма.

Алеся Умпирович снова зовет супруга. Вернувшись, Антось сообщаеь, что лучше закончить разговор.

Антось Фурс спешит к супруге. Фото: Виктория Герасимова, Имена

— Я заўсёды думаю, для чаго людзі наогул ёсць, — говорит Антось напоследок. — Для чаго? Ну, не было б іх, ніякіх не мелася праблем нікому. Для чаго? Не ведаю… Вунь, можа, на другіх планетах жыцця няма і нармальна. А тут толькі пачынаеш жыць, а ўжо паміраць пара. Здаецца, цяпер усё ёсць: і машына ў сына, і ў унука, і праца. А навошта? Вось калі б вечна жылі, то да.

Герои

Большой маленький Володя. Рожденный в ГУЛАГе минчанин 10 лет склеивает память о репрессированных родителях

Герои

«Последний подарок я получал в школе». Как отметят Новый год минские бездомные

Герои

Право на школу. Родители Ромы и Насти из Бобруйска добились, чтобы их дети с аутизмом могли учиться

Герои

«Нас — не уважают». Глухой фотограф из Минска рассказал, как жить в стране, где тебя не хотят слышать

Герои

«Продала телефон, чтобы купить детям одежду». Как выживает в деревне многодетная семья

Герои

«Рискую остаться без работы». Как бывший пациент психиатрической больницы стал соцработником

Помогаем проекту Клубный дом
Собрано 113 611 руб.
Герои

Как парень с парализованными руками и ногами зарабатывает на жизнь

Герои

Изгой, меняющий мир. Гейм-дизайнер из Минска создает ИТ-компанию с глухими сотрудниками

Помогаем проекту Работа для глухих
Сбор средств завершен
Герои

По следам Ника Вуйчича. Как парализованный герой «Имен» помогает жителям интернатов поверить в себя

Герои

Земля Золотилина. Как низкорослый бизнесмен бросил в Минске все и перебрался в родную деревню